12. Кузьма Петров-Водкин "Пространство Эвклида"
...живопись — не забава, не развлечение, ... она умеет каким-то еще неизведанным мне образом расчищать хлам людского обихода, кристаллизировать волю и обезвреживать дурное социальных взаимоотношений.
Автобиографическая повесть Кузьмы Петрова-Водкина рассказывает о периоде становления художника - от Хлыновска до путешествий по Италии. Книга довольно разнообразна - множество бытовых зарисовок перемежается рассказами о знакомствах с другими творческими людьми того времени, об организации художественного образования и еще более - с собственными рассуждениями и наблюдениями обо всем, что связано с изобразительным искусством.
Мне нравится читать такое - человек, глубоко погруженный в дело, которое считает своим, личным, рассказывает в деталях и о процессе своего развития, и о скрытых для посторонних глаз тонкостях профессии. Конечно, как человеку, не связанному с живописью, и честно говоря, не очень в ней разбирающемуся, мне было сложно воспринять некоторые фрагменты, когда автор делал множество отсылок к работам одного или другого мастера, зачастую мне не знакомого. Но таких фрагментов не много. В основном же читается легко, чему способствует ещё и довольно своеобразный язык, в котором легко можно встретить довольно задорные глаголы, образованные от существительных - например, силуэтиться, запрекрасниться, ароматиться или обиходиться.
Бросается в глаза очень трепетное отношение к цвету и краскам, проявившееся еще в детстве:
Первое, что затронуло сильно мое внимание в этот приход, — это разложенные в фарфоровых баночках краски: они сияли девственной яркостью, каждая стремилась быть виднее, и каждая сдерживалась соседней. Казалось мне, не будь между ними этой сцепленности, они, как бабочки, вспорхнули бы и покинули стены избушки. Это впечатление от материалов врезалось в меня на всю жизнь. Даже теперь, когда на чистую палитру кладу я мои любимые краски, во мне будоражится детское давнишнее мое состояние от первой с ними встречи.
И развившееся далее. Кто, кроме художника, может так говорить о цвете и материале?
Наблюдателю не домыслить, что ультрамарин — это для спорящих не просто химический препарат, а выразитель всей синей гаммы от Джотто до Александра Иванова, от весеннего неба до бархатной синевы ночи. Что он и в голубых глазах девушки и в обертке для сахара, и что берлинская лазурь так же далека от ультрамарина, как пошляк от остроумного человека.
И из одного цвета вывести суждения об уме, воле и чувствах?
Между формой и цветом существует непосредственная связь. Их взаимными отношениями улаживается трехмерность в картине. На них развивается образ со всеми присущими ему действиями. Цветом проявляется культура живописца, никакими декоративными ухищрениями не затушевать ему убожество ума, воли и чувства, если таковые в нем имеются, — цвет выдаст его вкус и склонности характера, а в первую очередь покажет он, молодость или дряхлость несет живописец гаммами своих цветовых шкал.
Мне, как жителю Самары, очень интересно было читать о самарском периоде его жизни. Самара хоть и предстает здесь довольно неприглядно, со всей своей провинциальностью и степной пыльностью, но узнаваемые черты есть:
Главным делом в Самаре считалось мукомольное... Из других примечательностей были: жигулевское пиво цвета волжской воды, Струков сад, где вечерами отдыхали обыватели, избегая забираться в темноту его аллей, небезопасных даже и в дневное время. Вообще разбой, драки, поножовщина с циничными частушками под гармонный перебор процветали в то время в Самаре. Бесчинствующий в городе элемент носил кличку «горчишников». Горчишники превосходили изобретательностью и саратовских «галахов», и нижегородскую «рвань коричневую». Благодаря им самарские ночи не лишены были экзотики, не всегда приятно щекочущей нервы прохожего.
"Главное дело" как-то уже таким не считается, а вот Жигулевское и Струковский сад до сих пор радуют. Разбой сейчас тоже ушел в тень, но я еще помню, что прогулка ночью до дома когда-то щекотала нервы не просто так. Прочувствовал я эту экзотику сполна.
Более живописными улицами были поперечные, сбегавшие к Волге. Дикие водопады грязи рвались неудержимо по ним весной вниз, к замусоренной набережной. Которые прорывались к Волге, а которые задерживались, образуя на нижних улицах запасы влаги на летний период. Эта стихия плюс летние тучи едкой пыли, завивавшейся от вокзала и оживленно вертевшейся до памятника и оттуда до театра, придавали приятную жизненность городскому пейзажу, в обычное время довольно тусклому.
Набережная теперь чистая, надо отдать должное, но "приятная жизненность городского пейзажа" по-прежнему сохраняется )).
А здесь - как будто говорится об Астрахани и Казахстане, хотя "осоловелых самарских помещиков" я вполне могу представить:
Самарская губерния вытянулась своими степями до Урала и до Астрахани. Полынью ароматились степи, изъеденные кое-где солончаковыми и серными болотами. Полыхали от жары летними ночами над степью безгрозовые молнии. В степи табуны лошадей, поедаемые слепнями, кумыс, кизяковая вонь, овшивевшая вода, осоловелые от скуки и мух помещики, и только в высоте над этим — благодатное приволье тянувшегося из Азии в Европу воздуха Гималаев…
Здание, где находились классы живописи Федора Емельяновича Бурова, в которых учился Кузьма Сергеевич, до сих пор на месте, на днях проверил:
Где-то с середины книги начинается почти тревел-блог, когда автор решает поехать из Москвы в Европу на велосипеде. Причем велосипед ему дали практически за рекламу. То есть, можно считать Кузьму Сергеевича одним из первых блогеров, которым удалось монетизировать свой блог. И уж точно одним из первых, кто проделал такой путь на велосипеде. Путешественные заметки из далекого уже прошлого всегда интересны. Здесь и быт, и нравы, и восприятие технических новинок - все во время путешествия проявляется более четко и выпукло. Беларусь, Польша, Мюнхен, Стамбул (тогда еще Константинополь), Италия и в особенности Рим - множество впечатлений, множество знакомств. Встречи с разбойниками и контрабандистами. Поездки по немецким железным дорогам без билета. Предложения поучаствовать в создании подделок. Чего только тут нет.
Кузьма Сергеевич явно был не робкого десятка. Заканчивается книга восхождением на Везувий прямо во время извержения, когда автор чуть не погиб, но прочувствовал для себя что-то новое, что вывело его за рамки "пространства Эвклида".